Ушедшее — живущее - Борис Степанович Рябинин
«Художник и ученый», так и поныне еще нередко пишут о нем.
Характерным был этот двойной путь, на котором сталкивались орнитология, зоогеография и зоопсихология. «Вот тут Египет-то меня и выручил», — вспоминал после Василий Алексеевич.
Наука кормила его; но в нем уже проснулся художник. Зоологическое изображение точное, но мертвое. Постепенно он больше отходил от прямого копирования. Однако еще долго это мешало ему. «Борьба с натурализмом идет у меня всю жизнь».
Появился интерес к скульптуре, начал пробовать свои силы в дереве и камне. В один год выступили он и Конёнков. Прежде выставляли гипс; а тут — дерево. Одна газета восхваляла: «Кустарь, который режет по дереву…» Так пришел к анимализму.
Уже после побывал в мастерской настоящего скульптора.
Издавна велось: сперва — в гипсе, а потом уже чужие руки сделают в мраморе. Он делал сразу — начал и кончил сам.
«Если в иллюстрации, — напишет он спустя десятилетия, — требовалось точно и объективно изобразить животное со всеми известными его свойствами, ничего не изменяя, не прибавляя, то в скульптуре я мог выразить то, что мне нравилось, что казалось самым важным, подчеркнуть характерное, то есть создать художественный образ».
«Скульптор Ватагин» нарекут его. Да, мрамор и дерево, керамика и кость в равной степени влекли его; но он продолжал оставаться и рисовальщиком, живописцем. Одно время был единственным иллюстратором-популяризатором. Иллюстрировал учебники, энциклопедии («более скучную работу трудно придумать»), создавал пособия для начальных школ и высших учебных заведений, рисовал русских зверей для немецкого издания «Жизни животных» Брема, стремясь научную иллюстрацию поднять до уровня искусства. Изображение животного сделалось основной темой его работ.
(«Сорок пять лет в музее Дарвиновском, двадцать пять лет в Зоологическом; ну, конечно, одно на другое находило… Мне говорят: «Вы миллионер». Какой миллионер! Питаться приходилось… Ругали меня зоологи: что он с деревяшками возится! А художники поносили: это наглядные пособия… Все-таки, конечно, зоология — это только технически передать, если хотите, регистрация этой красоты. Передача в искусстве — совсем иное дело… Непосредственное наблюдение за животными в естественных условиях дало возможность приблизить мое творчество к настоящему искусству и отодвинуть в прошлое так мешавшую мне иллюстративность».)
На дверях квартиры повесил табличку «Зверолюб Ватагин». А вскоре назовет себя сам «зверопоклонником»…
1913—1914 годы. Ватагин в Индии, на Цейлоне. Возвращался уже под грохот пушек первой мировой войны. На его глазах в четырнадцатом году, в полосу шовинистического угара, начисто разорили издателя Кнебеля. Черносотенцы устроили немецкий погром. Рояли сбрасывали со второго этажа, ломали машины, жгли книги. Погибло культурное издательство, сделавшее немало для дела просвещения. Кнебель издавал очень хорошо, у него подвизались лучшие художники. Ватагин тоже рисовал для Кнебеля.
Россия стояла на пороге революции. Перемены, происшедшие в стране, принесли важные изменения и в направлении деятельности Ватагина.
— В 1919 году государственное издательство предложило: не хочу ли я какую-нибудь книгу иллюстрировать. Книгу для детей, художественную. Я предложил сразу «Маугли». Я влюбился в эту книгу, когда ее еще читала моя мама вслух. Была она с нелепыми рисунками отца Киплинга, тем не менее потрясла воображение. Образы книги будили и волновали фантазию. Впервые заказ совпал с сердечными устремлениями автора. Пригодилась поездка по Индии. Я очень живо представлял всю обстановку, роскошное царство джунглей с их обитателями. В качестве Маугли рисовал мальчика бойскаута… тогда у нас были бойскауты. Выразительное лицо южного типа… Смеющийся, задумчивый, ярость, печаль, веселье, горе… все изображал. Очень подвижное лицо. Между прочим, человек этот жив. Недавно он пришел на выставку и смотрел на свое изображение… А животных — Шерхана, Багиру, медведя, семейство волков — рисовал по памяти…
И вот Ватагин — народный художник РСФСР, член-корреспондент Академии художеств СССР, профессор Московского высшего художественно-промышленного училища (бывшего Строгановского). Слава, почет, признание — все пришло к нему как заслуженная награда за самоотверженность в творчестве.
Нарастали годы, но не иссякала фантазия или то, что мы называем вдохновением, не утихал созидательный порыв. Все теснее становилось в мастерской, все новые жители заселяли ее.
…Каждое посещение ватагинской мастерской — радость, счастье открытия новых творений и образов, найденных неутомимым художником. Друзей он принимал всегда в мастерской, так повелось на протяжении многих лет. Привычно было видеть, что он никогда не сидит сложа руки, каждую минуту отдает любимому делу. Не в этой ли неутомимости да одержимости и секрет успеха? И он не только творил — он продолжал и учиться. Была выставка мексиканского искусства — ходил, рисовал там; и мотивы Мексики вскоре появились в его работах. «Просился снова в Египет, не пустили, — как-то посетовал он. — Побоялись: восемьдесят два года, а там все-таки жарко…»
Мы встречались с ним на страницах печати: то он выступит со статьей, в которой делится своим драгоценным опытом с молодыми коллегами, то с задушевным напутственным словом к начинающим родителям. Ведь у него есть о чем поговорить не только на профессиональные темы, накопился и житейский багаж.
Василий Алексеевич не менялся и внешне — словно законсервировался. Курчавая бородка не слишком седая и всегда аккуратно подстрижена. Лысоватый лоб, выглядывающий из-под тюбетейки, отнюдь не служил лишь признаком возраста, а скорее напоминал о более важном качестве. Верно, такой был у Сократа.
С большим подъемом готовился Василий Алексеевич к своей персональной выставке в 1965 году. Выставка должна была явиться отчетом за шестьдесят лет работы, и он старался собрать на нее все лучшее, созданное им. Он, казалось, даже помолодел, появилась несвойственная ему живость в разговоре и движениях. Собственно, было даже две параллельных выставки, прошли они с огромным, превзошедшим все ожидания, успехом и завершились избранием народного художника РСФСР Ватагина в действительные члены Академии художеств СССР.
Основная выставка была на Кузнецком мосту, в специальном, недавно отстроенном выставочном помещении Союза художников, продолжалась три недели; потом — в Ленинграде два месяца. Другая — в старом здании Академии художеств, где одно крыло занимал Тициан, другое — Рафаэль. Ватагину отвели центральный парадный зал. Честь великая! Удостоился он ее не сразу — против организации экспозиции его произведений восстала завотделом устройства выставки: «Не допущу в Академию обезьянью выставку!» Потребовался почти год, чтобы уломать ее. В сущности, ей было безразлично, Ватагин это или кто другой: просто она вообще была настроена против анимализма и анималистов. Она вынуждена была уступить под напором требований художественной общественности столицы. Первые же дни показали, сколь неоправдан был такой скептицизм: народ на выставку валил валом.
С этой историей перекликается другая: взяли на выставку одну вещь — козла, а потом позвонили и
